|
|
|
влияния и его неуклонный рост из года в год. Пушкин к моменту своей смерти
еще не стал национальным духовным вождем, как увлекаясь утверждает В.
Иванов. У него были все данные стать таковым и он наверное стал бы таковым
проживи он более, но к моменту убийства его, он не был еще общепризнанным
духовным вождем. Политическое влияние Пушкина на современное ему общество
не могло быть слишком обширным, хотя многие выдающиеся люди эпохи видели в
нем великого национального поэта и писателя. "Как писатель, - писал близкий
приятель его кн. П. Вяземский вел. кн. Михаилу Павловичу, - Пушкин не
демагогический, а национальный писатель, т.е. выражающий в лучших своих
произведениях то, что любезно сердцу русскому: Годунов, Полтава, многие
песни о Петре Великом, ода на Взятие Варшавы, Клеветникам России и многие
другие написаны им при нынешнем Государе, это его последние сочинения. И во
всех виден иной дух. Несмотря на то по старому, один раз укоренившемуся
предубеждению, говоря о Пушкине, все указывают на оду "К Свободе", на
Кинжал, написанные им (в то время, когда Занд убил Коцебу), и выставляют
20-летнего Пушкина, чтобы осуждать 36-летнего. Смею уверить, что в
последние годы он ничего возмутительного не только не писал, но и про себя
в этом роде не думал. Я знал его образ мыслей. В суждениях политических,
он, как ученик Карамзина, признавал самодержавие необходимым условием бытия
и процветания России, был почти фанатический враг польской революции и
ненавидел революцию французскую; чему последнему доказательство нашел я еще
недавно в письме его ко мне".
Несмотря на чинимые ему Бенкендорфом всевозможные препятствия
духовное влияние Пушкина распространялось все же на самые различные слои
русского общества. Когда Пушкин умер, то, как сообщает дочь Карамзина в
своем письме: "Женщины, старики, дети ученики, простолюдины в тулупах, а
иногда даже в лохмотьях приходили поклониться праху любимого народного
поэта. Нельзя без умиления смотреть на эти плебейские почести, тогда как в
наших позолоченных салонах и раздушенных будуарах едва ли, кто думал и
|
|
|
|