 |
|
|
Два гиганта, Лев Толстой и Герцен, обрушились на него с такой ненавистью,
(у Герцена почти что патологической), и притом с такой силой, что образ его
врезался в память, как образ всероссийского жандарма, тупого,
самоуверенного и безгранично жестокого. Вряд ли это верно. Я задаю себе
этот вопрос, зная как в наши дни легко и легкомысленно оправдывается, даже
возвеличивается в русском прошлом все реакционное, и не имею ни малейшего
желания по этому пути следовать. Но с Николаем Первым дело не так просто,
как иногда кажется, и по всем данным, частично оставшимся недоступными для
современников, человек этот был незаурядный, а главное - воодушевленный
истинным стремлением к служению России на царском посту..." Повторив затем
ряд выдуманных главарями Ордена русской Интеллигенции обвинений против
Николая I, о том, что "Несомненно был в нем и солдат, "прапорщик" по
Пушкину, и страной он не столько управлял, сколько командовал. Была в нем
заносчивость, непомерная гордость, сказывалась и узость кругозора ,
недостаток общего образования, недостаток "культуры", как выразились бы мы
теперь", Георгий Адамович все же делает весьма необычный для русского
"прогрессивного" интеллигента вывод: "Но все-таки это был человек, если не
великий, то понимавший, чувствовавший сущность и природу государственного
величия, человек игравший свою роль не как обреченный, а как судьбой к ней
предназначенный, - особенно в конце жизни..." "Беспристрастия, - пишет Г.
Адамович, - должен бы дождаться, наконец, и Николай Первый. Не случайно же
он оставил по себе у большинства лично его знавших, память как о
"настоящем" царе, не случайно произвел он на современников такое
впечатление".
Маклаков рассказывает в своих воспоминаниях, как он был поражен,
когда студентом впервые прочел Герцена: вырос он в окружении вовсе не
исключительно консервативном, но и в этой среде привык слышать о Николае
отзывы, не похожие на суждения герценовские. Маклаков не знал кому верить,
отцу ли, другим ли знакомым людям прошлого поколения, - или Герцену.
|
|
|
|
