 |
|
|
болели. Очи всех с упованием взирали на Кремль, а практические заботы
вращались вокруг приготовлений к праздникам. Настал и ожидаемый день, когда
должно было раздаться царское слово о судьбе сибирских изгнанников.
Утром в день коронации, еще никто ничего не знал: по крайний мере
дети Сергея Григорьевича ничего не знали. В ответ на все расспросы видели
лишь поднятые плечи и развед·нные руки. Елена Сергеевна с Михаилом
Сергеевичем сидели в местах для публики на Кремлевской площади: они видели
счастливые лица людей, друг друга поздравлявших, между прочим, молодого
Александра Егоровича Тимашева, впоследствии министра внутренних дел,
который с крыльца издали показывал дамам, сидящим на трибунах, свои только
что полученные флигель-адъютантские аксельбанты, но об отце своем они
ничего не знали. Так прошел весь день.
Когда в своей квартире на Спиридоновке они сидели за обедом,
раздается звонок. Курьер из Кремля. На имя Михаила Сергеевича Волконского
повестка явиться к шефу жандармов, князю Долгорукому. Кратковременная
всеобщая суматоха. Отец спешит в Кремль. Он вошел в приемную, пошли
доложить. Выходит князь Долгорукий с пакетом в руке: "Государь Император
узнав, что вы находитесь в Москве, повелел мне передать вам манифест о
помиловании декабристов, с тем, чтобы вы его везли вашему отцу и его
товарищам". Можете себе представить, что это известие произвело дома, на
Спиридоновке. В тот же вечер, отец выехал... Москва горела огнями, гремела
кликами, когда по той самой дороге, по которой двадцать девять лет тому
назад Мария Николаевна в кибитке ехала, держа путь на Нерчинск - в
тарантасе выезжал Михаил Сергеевич, увозя с собой манифест о
помиловании..."
"...На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил
гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил
что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь
проходил как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения.
|
|
|
|
