 |
|
|
Петровской эпохи", - "государственные принципы всякого народа тесно связаны
с его национальным самосознанием, с его представлениями о целях его
существования".
Карамзин пишет, что все реформы в Московской Руси делались
"постепенно, тихо, едва заметно, как естественное вырастание, без порывов
насилия. Мы заимствовали, но как бы нехотя, применяя все к нашему и новое
соединяя со старым".
"Деды наши уже в царствование Михаила и его сына присвоили себе
многие выгоды иноземных обычаев, но все еще оставались в тех мыслях, что
правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а святая Русь -
первое государство".
И. Солоневич очень верно отмечает в "Народной Монархии", что:
"Состояние общественной морали в Москве было не очень высоким - по
сравнению - не с сегодняшним, конечно, днем, а с началом двадцатого
столетия. Но в Европе оно было много ниже. Ключевский, и иже с ним, не
знать этого не могли. Это - слишком уж элементарно. Как слишком элементарен
и тот факт, что государственное устройство огромной Московской Империи было
неизмеримо выше государственного устройства петровской Европы,
раздиравшейся феодальными династическими внутренними войнами, разъедаемой
религиозными преследованиями, сжигавшей ведьм и рассматривавшей свое
собственное крестьянство, как двуногий скот - точка зрения, которую
петровские реформы импортировали и в нашу страну".
"План преобразования, если вообще можно говорить о плане, был
целиком взят с запада и так как если бы до Петра в России не существовало
вообще никакого общественного порядка, административного устройства и
управительного аппарата".
Произвести Московское государство из "небытия в бытие" Петр никак не
мог. "Комплексом неполноценности, - как справедливо отмечает И. Солоневич.
- Москва не страдала никак. Москва считала себя Третьим Римом, последним в
|
|
|
|
